|
Продолжение
Торн.
На довоенной географической
карте Европы Торунь находился в, так называемом, «Польском коридоре»: узкой
полосе польской территории, отделявшей Германию от Восточной Пруссии и
обеспечивавшей Польше выход к морю.
Город находится на правом берегу
Вислы, железная дорога, товарная станция и вокзал - на левом, застроенном
складами и пакгаузами. За железнодорожными путями, пристанционными
постройками и дорогой, проходящей вдоль них, возвышаются пологие, поросшие
лиственным лесом, холмы. У подножия одного из холмов находился (существует
ли он сейчас?) Форт 17, сохранившийся остаток укреплений, построенных в
прошлом веке. Таких фортов вокруг города было много, с некоторыми из них
связаны и эти воспоминания.
От построек форта улица
отделялась высоким каменным забором, надстроенным металлической решеткой,
обвитой колючей проволокой. с раздвижными металлическими воротами. Рядом с
воротами – высокое средневековой постройки здание комендатуры с
многочисленными каминными трубами и крутой черепичной кровлей. За оградой –
большой двор, в склоны холма врыты несколько гротов полуцилиндрической
формы, уходящие в глубь холма и запирающиеся металлическими глухими
дверями. Вероятно, раньше эти гроты использовались, как складские
помещения. Вдоль нависающих, сходящихся полукругом над головой стен,
сооружены нары, застланные соломой. Туда нас и загнали по прибытии.
Разместив нас в этих гротах,
пересчитав и назначив старост, разрешили выйти во двор. Огляделся и обошел,
где позволялось, новое место жительства. По сравнению с лагерем в Хохенштайне,
здесь было несравненно хуже. Двор, окруженный высокими стенами, тесен для
такого количества людей, двор - посыпанная песком площадка, на которой ни
травинки. С одной стороны двора - переплетение каких-то деревянных лестниц,
ведущих к расположенным на разной высоте наглухо закрытым металлическим
дверям. На них сидят, греясь на солнышке, пленные - «старожилы».
Разговорился с теми, кто
пребывал здесь до нас, узнал распорядок дня: он ничем не отличался от
принятого в Хохенштайне. Отличие лишь в неопределенности времени раздачи
баланды, это зависело от времени возвращения с работы, и в отсутствии в
«рационе» чая. Лагерь - рабочий, работать выгоняют на станцию - разгружать
и погружать вагоны. Иногда возят на работы в другие места. Бывает, что
удается разжиться чем-либо съестным, «спереть» что-нибудь и потом поменять
на съестное. Периодически формируют команды направляемых на работы по
заявкам с заводов или сельскохозяйственных предприятий. Последнее -
наиболее желанное для всех.
Однажды уже через много лет
после войны мне попалась в руки брошюрка с рассказом бывшего военнопленного
о лагере в Форте 17. Описание лагеря и порядков в нем полстью совпадало с
тем, что увидел я. Описывался и эпизод лагерной жизни, случившийся
незадолго до моего появления там, о котором мне рассказывали «старожилы»,
хотя и в несколько иной, чем в книжке, интерпретации.
Начальником лагеря был офицер,
которого никто из лагерников никогда не видел - он управлял своим
хозяйством через ефрейторов и унтер-офицера, крикливого и суетного, отлично
говорившего по-русски. При всей своей суетливости и взбалмошности, этот
унтер, те не менее, отличался своеобразной справедливостью. Помню случай,
когда после возвращения с работы двое пленных, не поделив между собой
украденную добычу, подрались. Унтер растащил их и собственноручно разделил
украденное между ними, не подумав отобрать, что казалось бы естественным.
Так вот, у начальника лагеря
была собака - короткошерстый большой пес, вроде дога. Его выпускали во
двор, и он бродил между пленными, добродушно ласкаясь к ним. Угостить его
было нечем, да и пища военнопленных была для него несъедобна: вареная
брюква из баланды и черствый хлеб довоенной выпечки. С ним охотно играли, в
шутку дразнили, он рычал, делая вид, что сердится, хватал зубами за руки,
не сжимая челюстей.
И вдруг он исчез. Через некоторое время его хватились, впервые немецкий
офицер появился на крыльце комендантского дома, звал пса, погнал на поиски
своих ефрейторов, но - тщетно.
Он заподозрил что-то неладное.
Стал группами вызывать к себе на допрос. Допрашивали с пристрастием,
избивали, сажали в карцер. Наконец, кто-то проболтался: несчастного пса
заманили в одну из казарм, убили и съели. Серией жестоких допросов выбили
показания на нескольких похитителей. Их забрали и куда-то увезли. Прошел
слух, что их расстреляли, якобы при попытке к бегству.
Уже при мне произошел эпизод,
также достойный описания. Однажды, раскрылись ворота и во двор въехал
колесный трактор, тащивший два прицепа, наполненные доверху буханками
хлеба! Прежде чем немцы успели спохватиться, прицепы окружила толпа
изголодавшихся пленных, которые стали растаскивать хлеб, оказалось, он был
весь покрыт, пропитан зеленой плесенью.
Немцев было мало, и они не в состоянии были разогнать толпу пинками и
прикладами, в конце концов, стали палить по людям из винтовок и автоматов.
Толпа разбежалась, у прицепов осталось лежать несколько десятков убитых и
корчащихся раненых.
Я тоже был в числе штурмовавших
прицепы с хлебом и мне достались две буханки. Это удачно совпало с тем, что
накануне мы разгружали вагоны, в которых были банки с рыбьим, довольно
вонючим жиром. Обломав корки и куски хлебной мякоти, покрытые плесенью, мы
слопали этот горький заплесневевший хлеб, макая его в вонючий рыбий жир.
На следующий день из этого хлеба
лагерные повара сварили баланду - что-то вроде густой кашицы, показавшейся
вполне съедобной.
Если в лагере Hohenstein в
бараке постоянно находились одни и те же люди, постепенно перезнакомившиеся
между собой, то здесь состав все время менялся. Каждое утро начиналось с
построения и многократного пересчитывания, происходившего с окриками и
тычками. Затем по номерам вызывали тех, кого включили в команды,
подлежавшие отправке в другие рабочие лагери. Ожидание вызова в формируемую
команду сопровождалось переживаниями, доходившими до нервной дрожи. От
места назначения на предстоящие работы зависела жизнь. Команды направлялись
на шахты, где труд был невыносимо тяжелым, оттуда многие уже не
возвращались живыми: на заводы и шахты, на строительство оборонительных
сооружений. Ходили неизвестно как просочившиеся слухи о том, что команды
военнопленных направляются и на строительство секретных подземных военных
заводов, откуда уже никто не мог возвратиться живым. Специальные части
"Организации Тодта", руководившие такими стройками, в целях
достижения полной тайны уничтожали всех военнопленных строителей после
завершения работ. Довольно часто формировались команды, направляемые на
сельскохозяйственные работы («к бауэру»). Попасть в такую команду считалось
верхом удачи.
Команды быстро собирались и
уезжали, зато вместо них прибывали новые пленные, в том числе многие и «от
бауэра». Их рассказы о сытной жизни собирались слушать, окружая тесным
кольцом.
После переклички, формирования
команд на отправку, следовала раздача хлеба (так же - буханка на 12
человек), дележка которого производилась по знакомой прежней процедуре.
Затем приходили конвоиры за бригадами, отправляемыми в город и на станцию
на различные работы. Некоторые места работы были постоянными, за ними
закреплялись и постоянные составы бригад.
Места работы находились и в
отдаленных от лагеря местах. Тогда за пленными присылались грузовики или
колесный трактор с прицепом. Проезжали через город по мосту через Вислу,
помню высокие, облицованные камнем, берега с табличками, указывавшими на
уровень воды в половодье, и год, когда этот уровень был отмечен. Проезжали через расположенную вблизи
моста центральную площадь с огромным средневековым костелом и памятником
Копернику перед ним. Удивительно было после стольких месяцев пребывания на
фронте и в лагере видеть город, живущий обычной жизнью, идущих по своим
делам пешеходов, трамваи, заполненные пассажирами, стайки нарядных девушек
с портфелями, бегущих в школу, булочную, из которой выходят женщины,
несущие длинные аппетитные на вид батоны хлеба ... Поневоле вспоминалась
военная Казань, изможденные, одетые в тряпье прохожие.
Однажды пришлось наблюдать
странную картину. По середине улицы вышагивает в ногу строй высоких
упитанных парней, одетых в зеленовато-коричневую спортивного типа новую
отглаженную военную форму, количеством около роты. За строем, едва поспевая
за его широким шагом, плетется, согнувшийся под тяжестью винтовки, пожилой
фольксштурмовец - конвойный. Оказывается - военнопленные англичане. (Когда
водили нас - русских доходяг, то сопровождали конвойные из расчета один к
десяти, вооруженные автоматами и, часто, с собаками).
На окраинах города было много
старых сооружений крепостного типа, в которых размещались различные склады.
Там постоянно что-то грузили, разгружали или перетаскивали под бдительным
надзором немецких часовых, следящих, чтобы что-нибудь не сперли всегда
готовые к этому голодные работники. Однажды повезло: охрану пакгауза,
наполненного тюками связанных серых солдатских чулок (немцы не носили
портянок, а уотребляли чулки) несли румынские солдаты, уже успевшие
наполнить пазухи своих рубах и делавшие вид, что не видят, как мы потрошим
тюки. Прибыли в лагерь с добычей, однако, сбыть ее или променять на
съестное долго не удавалось.
Мне дважды посчастливилось
попасть в постоянные бригады. Одна из них ходила на работу к лагерю
английских военнопленных. Он находился неподалеку. Гряда холмов, в один из
которых был встроен наш Форт 17, заканчивалась холмом с расположенным в нем
Фортом 14, с которым я впоследствии я познакомился детально. В этом форте
находились немецкие оружейные склады и склады боеприпасов. А рядом с ним -
военный городок из деревянных щитовых домиков, окруженный деревянным
забором, в нем - немецкие солдаты новобранцы, с песнями маршировавшие на
большом лугу, начинавшемся дальше. Что-то вроде нашего запасного полка. За
лугом - проволочные ограждения с вышками лагеря англичан. Вокруг лагеря
проводили канализационный коллектор, на рытье траншей для которого и
привозили нас.
В середине дня, после завершения в лагере обеда, нам выносили его остатки:
рис или картофельное пюре, служившие гарниром, куски хлеба, котел с
остатком горохового или бобового супа с мясными консервами. Начинался
«праздник желудка». Хлеб, а иногда попадался и даже сыр!, набирали с собой,
курильщики меняли его в лагере на табак.
Старшим конвоиром был пожилой
штабс-фельдфебель, говоривший по-польски. Первые дни он и его подчиненные
конвоиры лишь наблюдали, как мы пожираем остатки английского обеда, затем,
бросив стеснение, присоединялись к нам. Особенно их радовало, когда был
отварной рис, тогда они набивали им свои котелки.
От штабс-фельдфебеля я узнал о порядках в лагере. Внутри лагеря действовала
собственная администрация и немцы не вмешивались в ее действия.
Взаимоотношения между администрацией лагеря и немецкими властями
регулировались правилами, разработанными на основе Женевской конвенции, и
соблюдавшимися как немцами в отношении военнопленных стран-союзников, так и
союзниками в отношении немцев, оказавшихся у них в плену.
Военнопленные англичане, как мне
уже ранее рассказывал французский армянин, периодически получают повышения
в звании, обмундирование, а на родине им начисляется жалование. Получая
пособие от Международного Красного Креста и посылки из дома, они не только
не голодают, а питаются так, что им завидуют охраняющие лагерь немцы
постовые.
Это положение было
действительным для всех, кроме советских военнопленных. На положение
военнопленных из разных стран влияло лишь благосостояние их родины.
Естественно, лучше всего было англичанам, американцам и, отчасти, французам
- на продовольственном положении в их странах менее сказалась война.
Нам было обидно и стыдно перед
союзниками за нашу страну, так отнесшуюся к своим военнопленным.
На работу к английскому лагерю мне пришлось ходить несколько раз, пока не
вырыли траншею. Работая там, пару раз я наблюдал, как высоко в небо с
огромной скоростью уходил след от ракеты. Где-то на Северо-востоке от нас
запускали «Фау-2», ничем другим это явление объяснить было невозможно.
Другая удача - работа в Форте
16. Здесь я получил, однако, весьма предметный урок. Но об этом - по
порядку.
Форт 16, находившийся неподалеку, представлял собой хорошо сохранившееся и,
даже по меркам современной войны, весьма внушительное оборонительное
сооружение. В глубине холма были выкопаны многочисленные подземные ходы,
соединявшие меду собой полуврытые в землю бункера и галереи. Холм с этой
«начинкой» окружен шестиугольной формы в плане глубоким (не менее 6 м)
рвом, вертикальные стены которого облицованы кирпичом. За стенами
шестиугольника с внутренней стороны на уровне дна были проложены сводчатые
галереи, из которых открывались узкие бойницы так, что, в случае нужды,
внутреннее пространство рва могло простреливаться сплошным кинжальным
огнем.
Через ров были перекинуты легкие деревянные мостики.
В казематах внутри огороженного рвом островка был лагерь для англичан и
французов, были также и канадцы. Во рву начали строить из силикатного
кирпича одноэтажную пристройку к стене, возможно с целью расширения
карцера, который уже был там.
Мы таскали кирпич, песок и работали в качестве подсобников у каменщиков из
числа военнопленных англичан.
Руководил работами крикливый
ефрейтор, без конца оравший: «Los, los, Mensch, Pfaulebande, Verfluchten
Hunde! Schnell, schnell! »
Здесь, так же как и у
английского лагеря ранее, после обеда мы получали остатки пищи, куски
хлеба, галеты. В этом и состояла ценность командировки.
В уже построенной части
одноэтажного строения уже сидели, отбывая наказание, пленные. Они не
голодали: к ним спускался повар в белом колпаке, неся на подносе вполне
ресторанные блюда - тарелки с котлетами и гарниром, но курить им не было
разрешено. Когда я проходил мимо, они показывали знаками, что просят огня,
прикурить сигарету.
Как-то раз, я, не устояв перед
просьбой, передал в окошко зажженную сигарету. Это увидел зловредный
ефрейтор, засветил мне оплеуху. Но этим дело не закончилось. В наказание
меня засадили в карцер, но, конечно, не к англичанам, а в подземную
галерею, что выходила бойницами в ров. Оказывается, там уже находились
несколько соотечественников. В галерее, так, чтобы нельзя было дотянуться
до бойницы, были сооружены деревянные клетки, решетчатое дно клетки
приподнято над бетонным полом, потолок клетки ниже человеческого роста,
нельзя встать, чтобы разогнуться, длина и ширина - нельзя вытянуться.
Несмотря на лето - сыро и холодно. И, вдобавок, - блохи. Если опустить руку
ладонью к полу, они, прыгая, стучат в ладонь. Вонь от параши, которую не
выносили неизвестно сколько дней.
Сидел там три дня, показавшиеся мне вечностью, без пищи и воды. Издали
через узкий просвет бойницы видел своих, работавших. Кричал им, но они,
даже если и слышали меня, подойти не могли.
|
