|
В июне 45-го, остров Рюген.
Середина лета победного 45-го.
Побережье Балтийского моря. Остров Рюген. Нас на берегу шестеро: гвардии
старший лейтенант Лохов Никандр Захарович, командир взвода 82-мм минометов
добровольческого казачьего кавалерийского полка, Федя Морозов, Иван Бурбыга,
Алеша Файзульдинов и я - его подчиненные.
Солнце уже высоко поднялось над
горизонтом и сейчас стоит прямо на Востоке, там, где простерлась наша
Великая Родина.
Позади — четыре с лишним года войны.
Я не оговорился. Если для большинства она закончилась 9 мая, то для нас -
только вчера. Дело в том, что остров Рюген был крупной военно-морской базой
фашистов. Охранять его и нести на нем пограничную службу было поручено
нашему полку. Не думали мы, что придется стать «морскими» казаками, но
стали. И несли службу, как положено, зорко охраняя морские границы с
Данией, Швецией и Западной Германией.
По ночам, далеко в море можно было
увидеть вспышки осветительных ракет, сигнальные огни кораблей. Это стояли в
нейтральных водах уцелевшие военные корабли фашистов. Стояли почти все
лето. На что - то надеялись. И наши пограничные посты были в постоянной
боевой готовности. По самым несложным подсчетам, у фашистов давно должны
были кончиться пресная вода, продукты. Все это имелось в складах на
острове, которые мы охраняли. Им, конечно же, это было известно.
В одну из ненастных ночей гитлеровцам
удалось высадиться небольшой группой восточнее мыса Аркона. Бесшумно снять
наших часовых они не смогли. Завязалась перестрелка, и им с потерями
пришлось отступить. Пленные показали, что готовится крупная десантная
операция с целью захвата продовольствия и боеприпасов. В следующую ночь
побережье острова в районе предполагаемого десанта ощетинилось сотнями
стволов орудий, самоходок, «катюш».
Разгром был ужасающим. Все
пространство от берега до стоящих на рейде кораблей, забитое шлюпками с
десантом, было накрыто сплошным огненным ковром, искусно вышитым нашей
артиллерией. Обошлось без стрелкового оружия. Горели, тонули,
разворачивались корабли, шли ко дну сотни фашистских солдат, брошенные
гитлеровскими адмиралами на верную гибель. И все это – спустя два месяца с
того дня, как Германия стала жить мирной жизнью.
— Ну, теперь, кажется, все! – обвел
нас взглядом Никандр Захарович.
Среди прибрежных камней, на
волнах в полосе прибоя, далеко в море — следы недавнего боя. Последнего для
нас в этой войне.
— Не жилось им... с сердцем говорит
Федя Руднев, наш комсорг. Это он о тех, чьи трупы сейчас носят и бьют о
камни морские волны. О них и о фашистах вообще..
Нам хочется домой, на Родину. Мы честно и до конца выполнили
свой долг перед ней.
А старички уже дома.
Полк наш — добровольческий. Казаков
непризывного возраста было много. Их мы торжественно, с почестями и
проводили несколько дней назад.
— Кто следующий? — старший
лейтенант обводит нас счастливым взглядом...
Комсорг задумался:
— Неужели вот так на этом и все? И
никто из вас не вспомнит «долину смерти», севский поход? Неужели никто из
нас не расскажет детям и внукам, как погиб, но не сдался фашистам эскадрон
дальневосточников в Рождественском? Никто, кроме нас, не будет знать, как
лейтенант Антонец, взбираясь на фашистские танки, гнул прикладом стволы их
пулеметов? Неужели никто из нас не приедет на могилы наших ребят в лесах
под Карачевым? Никто не расскажет, как брызнула кровь из груди лейтенанта
Гаджиева, когда в нее впилась вражеская пуля? А Беседки, Померанский вал?
... И везде – наша кровь, частицы нашей жизни... История же это! И мы с
вами ее делали!
— Верно говоришь, Федор, -
комвзвода подходит к нам. Мы все понимаем. Вспомним, и не раз эту войну. Да
она и не уйдет от нас никогда. Это — до конца нашей жизни. Еще затоскуем
друг о друге. Будем разыскивать да в гости звать. За чаркой не раз вспомним
былое, споем фронтовые песни, помянем невернувшихся.
— А рассказать людям, знаешь ли, не
у каждого получится, - обращается ко мне Лохов. — Да и видел каждый из нас
десяток метров вправо и влево да немного вперед. А вот кто бы рассказал,
как дрался весь наш добровольческий полк, да книгу написал!
Лохов переводит свой с хитринкой
взгляд то на Руднева, то на меня. Федор почесывает затылок и не без
удовольствия разглашает тайну:
- Было секретом, а тут чего уж…В
общем так: со Шпилевым мы давно в сговоре, да и Никандр Захарович в
последнее время в курсе. Считайте — книга начата. Начал он ее, - Федя
кладет мне руку на плечо, — еще в сорок третьем.
- Вот! — Он нащупывает на
левой стороне груди моей гимнастерки прямоугольничек, где в пришитом
изнутри кармашке мы обычно хранили комсомольские билеты. Прямоугольник был
гораздо толще книжечки билета.
- Тут — все, чем жил наш полк
во время войны.
-Покажи…
Вынимаю плотно обернутую в
клеенку стопку мельчайше исписанных листов.
У ребят вырывается вздох
удивления.
-
Так не разрешалось же!...
-
И все там есть?
-
Почти все – говорю.
-
А ну, найди, когда переправлялись через Днепр?
Листаю. Нахожу.
-
21 октября 1943 года. Южнее Лоева.
-
А – а, когда ранило Петракова?
- 29 июля 1943 года на берегу реки
Лютая. Тогда еще Зорьку его тоже ранило.
- Точно!
-
И про меня там есть?
-
И про меня?
-
Я очень всех вас люблю, ребята! Я просто не могу не
рассказать о вас людям. Я покорен вашей честностью, смелостью, умом и
бесстрашием, верной службой Родине. Пусть узнают все, как мы шли к Победе.
|
