|
Маша Самолетова и Герой Советского союза Петя
Кучеров. Армавир, 1981
Ее звали «Москва»
Мы непременно снова побываем в
ваших краях, дорогие севчане. Вновь пройдем по памятным огневым рубежам от
Доброводья и Гапоново на Севск, от Севска — до самой Десны. Постоим на тех
самых высотках, где били фашистов яростной весной 1943 года, у обелисков,
под которыми покоятся наши однополчане.
Вспоминая те дни, я всегда в
числе первых вспоминаю Машу Самолетову, девчонку, санинструктора и комсорга
1-го эскадрона бывшего 12-го гвардейского кавалерийского полка, которой
суждено было тогда геройски умереть на вашей земле и снова воскреснуть для
борьбы с лютым врагом. Москвичка, она была. Московский был характер. Да и
сейчас она такая же — мальчишистая, задиристая, прямая.
Не суждено ей было вступить в бой с
фашистами с первых дней войны. Несколько месяцев подряд ей, инструктору
Московского городского комитета комсомола, на все ее заявления с просьбой
отправить на фронт приходилось получать отказы. Уже тысячи ее сверстников
дрались на фронте и во вражеском тылу, получив путевки здесь же, в
комитете, часто из ее рук, а она...
Знающие люди посоветовали окончить
курсы медсестер: имеющих военные специальности отпускали. Поступила...
Первый бой ей, как и каждому не
забыть. Огонь и кровь. И отовсюду неслось: «Сестричка!»... А «сестричка»
лежала ничком под лафетом разбитого орудия, куда ее забросило взрывной
волной, с ног до головы залепленная снегом и грязью, не смеющая поверить,
что после этого ада еще что-то может оставаться живым. Подползший замполит
эскадрона сделал, наверное, единственное, что можно было сделать в данной
ситуации: он вытащил ее из-под лафета, оттер ее лицо снегом и хорошо
тряхнул за ворот, крикнул в ухо сквозь грохот бомбежки только одно слово:
«Видишь?».
Она все поняла. Многих она спасла в
этот день на берегу неказистой речушки, залитом кровью, сплошь распаханном
стокилограммовками и танковыми гусеницами. Фашисты тут не прошли.
С этого дня Маша стала «своим»
человеком в эскадроне. О ней заговорили в полку. А потом за бесстрашие в
боях, скупые на похвалу и тугие на дружбу казаки избрали отчаянную девчонку
комсоргом эскадрона, приняли в партию.
1 марта 1943 года
конники бывшего 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, врубившись острым клином в
оборону фашистов, освободили Севск и, громя вражеские гарнизоны, к 8 марта
вышли на Десну севернее Новгорода-Северского. Не поддержанные с флангов,
кавалеристы оказались под угрозой окружения, один на один против
нескольких свежих фашистских дивизий, в том числе двух танковых. Ждать
подкрепления было неоткуда. Внезапная сильная оттепель отрезала дивизии от
баз снабжения боеприпасами и продовольствием, фуражом для коней.
Командованием фронта было принято решение вывести корпус из мешка на линию
фронта с арьергардными боями. И будучи авангардным, бывший передовой 12-й
гвардейский кавалерийский полк, заняв оборону в селе Вовна, стал
арьергардным. Он принял первый удар фашистов на себя. Полк получил приказ
прикрыть отход основных сил корпуса. Задача ответственная. Это знал каждый
конногвардеец, встала тогда здесь насмерть конная гвардия. Конница против
танков. И вместе ними Маша Самолетова, их верный друг, коммунист.
Когда с рассветом 11
марта позиции полка «пропахали» 12 «юнкерсов», потом накрыли плотным огнем
несколько артминбатарей врага и атаковали с двух сторон, со стороны
Теофиловки и Калеевки, два батальона фашистов с 38 танками, конники не
только не дрогнули, но и контратаковали, отбив шесть яростных атак. Шесть
«юнкерсов» они вогнали в землю, уложили два батальона фашистов, сожгли
половину танков. И все это время Машеньку видели везде, где нуждались в
ней. Среди пылающих хат Вовны, в клубах черного дыма от горящих танков, в
воронках и окопах видели конники худощавую девчонку в полушубке, больших,
не по росту, валенках. Сколько она услышала в тот день «Спасибо,
сестричка»!... Редели ряды защитников рубежа. Бой длился уже шесть часов.
Снова фашисты бросили в бой свежий батальон пехоты с 14 танками. Полк был
окружен.
- Уходи, Маша! Не женское тут
дело получается, - сказал ей командир эскадрона. – Не дай Бог к фашистам в
плен угодишь…
Организовав прорыв на
узком участке обороны, командир полка подполковник Калмыков вывел остатки
трех эскадронов из кольца, оставив 1-й эскадрон для прикрытия отхода.
«Уходи, Маша!» уже крикнул комэска.
Еще оставался проход
там, где конники подбили три танка, и по лощине можно было попытаться уйти
к своим. В ответ она упрямо мотнула головой и молча поползла к стонавшему
неподалеку раненому пулеметчику. Не могла девушка оставить своих в беде.
Ползла и ловила на себе благодарные и восхищенные взгляды почерневших,
смертельно уставших, но не сломленных духом, конногвардейцев родного
эскадрона. Разве можно было от них уйти?
Был ли страх, когда
сомкнулось кольцо немецких танков? И был, и не был. Судьба эскадрона стала
ее судьбой. Фашисты уже не стреляли. Рыча моторами, лязгая гусеницами,
танки медленно приближались к КП эскадрона. На секунду Машенька оглянулась,
окинув взглядом позицию. Только убитые, раненые и ни одной поднятой перед
врагом руки. Правой рукой нащупала на груди упругие корочки партийного и
комсомольского билетов и с криком «За Родину» бросилась под гусеницы
ближайшего танка…
Очнулась от близких выстрелов.
Фашисты ходили по полю и добивали раненых. Ослепил луч фонарика. «Ауфштеен!
Хенде Хох»! – крикнул фашист. Лежала неподвижно, ожидая очереди в упор.
- Маша вставай, а то убьют, -
прошептал ей на ухо знакомый голос. Двое наших солдат помогли ей подняться.
- Рано нам еще умирать, продолжал ей
шептать на ухо тот же голос. – Мы еще повоюем. Крепись, Маша…
Только потом, после адски длинной для нее дороги, когда
их, тридцать раненых однополчан бросили в церковь, она немного пришла в
себя. Стонали и бредили в кромешной тьме раненые, за дверями раздавались
мерные шаги часовых. И тут Маша услышала невероятное:
- Партийное собрание
коммунистов полка считаю открытым…
Шепотом, но долго и горячо
обсуждали коммунисты полка создавшуюся обстановку, разрабатывали тактику
поведения в фашистском плену. Не видела Машенька лиц, зато чувствовала горячие
пожатия рук и поняла, что снова среди своих, что борьба продолжается.
…Двор тюрьмы в
Новгороде-Северском. Приказ раздеться донага. Одна Маша стояла в нижнем
белье. Офицер срывает с нее рубаху. Гогочут офицеры и солдатня, суетится
фотограф. Позднее в фашистской газетенке была ее фотография с подписью: «У
русских не хватает мужчин – воюют женщины».
Однажды в своей камере
Маша застала незнакомого парня, одетого в украинский костюм. К этому
времени она уже стала понемногу выходить на прогулку. Парень неуклюже
попытался сплясать гопака. Посмотрела с минуту, хмыкнула и, как бывало в
школе, сплясала легко и красиво. Парень пригласил ее в тюремную театральную
труппу. Она покрутила пальцем у виска, присвистнула и зашла в свою камеру.
Уже через дверь услышала:
- Тут тебе не Советы. Пойдешь,
как миленькая!
Доложила о случившемся
своим. Тут уже знали, что тюремная администрация создает театральную труппу
для увеселения оккупантов.
- Иди, Маша! Артисты будут жить
в городе. Это большая удача. Будь осторожна.
Еще накануне через
тюремного надзирателя Якова удалось наладить связь с жителями города. В
первую очередь просили помощи для раненых. Вскоре у тюремных ворот
появились «родственники» заключенных с узелками, свертками, сумками.
Несмотря на то, что львиную долю передач забирала тюремная стража,
положение раненых резко улучшилось.
Народ в труппе
подобрался самый пестрый. Не удержалась при знакомстве сказать, что она из
Москвы. Рассказала им о параде, метро, театрах. Вполголоса пели любимые
песни о Москве, о Родине. Улучив минуту, ее отозвал в сторону невысокий
смуглолицый мужчина:
-
Осторожней, москвичка! В труппе предатели…
Позднее узнала их
имена. Вскоре стали известны и имена друзей. Руководил подпольной группой
тот самый низенький Сева Смелянский, режиссер театра. Подпольщики уже
готовились к выполнению задания партизан. В день премьеры должен был
взлететь на воздух театр вместе с именитыми гостями, оккупантами и их
прислужниками. Ждали сигнала из леса.
Как-то после очередной
репетиции Смелянский задержал Машу.
- Есть дело ответственное.
Рассказал я в отряде про тебя. Командование приглашает тебя выступить перед
партизанами. Хотят знать правду о Москве, вообще о жизни на Большой земле.
Сама понимаешь, каково им услышать это от живого человека, коммуниста, москвича…
В эту ночь в доме
Смелянских с его женой Марией ждали проводника из отряда. Маша должна была
уйти в отряд, а Сева должен был принести из леса уточненные данные о дне и
времени взрыва. Услышав перестрелку со стороны леса, откуда должны были
прийти Сева и проводник, поняли, что там неблагополучно. К их дому
приближались жандармы с овчарками. До их прихода Мария успела бросить в
топящуюся печь документы.
Били тут же, в доме, по
дороге, били в тюрьме. Взяли двенадцать человек. Севу Смелянского взяли
при выходе из леса. Проводник был убит при перестрелке. Смелянский ранен.
Выдал подпольщиков баянист Иван Готовцев. К счастью, о месте расположения
партизанского отряда и места явок знал лишь только Смелянский, а именно их
требовали назвать фашисты на допросах. Все были приговорены к смерти через
повешение. В день казни фашисты сделали последнюю попытку сломить волю
подпольщиков. Смертников вывели на тюремный двор. В центре для устрашения
всех заключенных лежал окровавленный Сева Смелянский. У его изголовья
стояли несколько жандармов, еле сдерживающие овчарок.
- Ви фсе будете жит, —
без переводчика прокричал фашистский офицер, больше обращаясь к Марии
Смелянской, — если этот тшеловек назовет нам, где есть партизан. Будет
молшать — его «ам — ам» эти собашки, а вам... — офицер театрально сделал
пальцем вокруг шеи и ткнул им в небо.
Стоявшая рядом с Машей
Мария рванулась было к Севе, но в это мгновение огромным усилием воли
Смелянский поднял голову и крикнул, собрав последние силы:
- Машенька, молчи! Не унижайся!
Они ничего не знают! Смерть…
Офицер подал команду. Овчарки с
ревом бросились на Севу. Дальше случилось то, что часто случалось в то
время. На северо-западной окраине застучали автоматы, раздались взрывы
гранат, в панике заметались охранники. С криками «Ковпак» пробежали
несколько немецких солдат. В этот же день большинство узников, в их числе и
смертники из труппы театра, были погружены на машины и, под аккомпанемент
перестрелки на окраине города, отвезены на станцию и погружены в эшелон.
Так началась жизнь Маши Самолетовой по тюрьмам концлагерям Германии...
И горда Маша тем, что там, в
фашистской неволе, не уронила чести и достоинства советского человека.
Поляки, французы, бельгийцы и чехи видели в ней достойного представителя
великой страны.
- Знаете, как они меня
звали там? «Москва»! Только выдастся минутка полегче - поем! И всегда
просили меня: «Спой про Москву!», и запевала, свою любимую: «Утро красит
нежным светом стены древнего Кремля...»
1981
Примечание автора сайта.
Мария Дмитриевна Ерзина-Самолетова
живет в Москве с дочерью Аленой и двумя внуками, которые в ней души не
чают. Она курит, как паровоз, посему мучается кашлем. Но – боевая и
остроязычная. Непрочь и похулиганить! Звоню, как-то: «Как жизнь, как
внуки?» Отвечает: «Ты знаешь, Митя, что мой старший натворил? Читает в
школе Пушкина ….В салазки Жучку посадил, себя в коня презерватив! Надо же!»
|
