|
Схема
рейда 2-го гвардейского кавалерийского корпуса в тыл немецкой группировки,
удерживавшей г. Мозырь и ст. Калинковичи, декабрь 1943-январь 1944. Из
книги С.Н. Севрюгова быв. начальника штаба 17 гвардейской кавалерийской
дивизии "Как это было (записки кавалериста)", М. Воениздат, 1957
Продолжение.
Было понятно, что направление нашего
движения - куда-то в немецкие тылы: звуки канонады оставались где-то сзади.
Продвигались с осторожностью: в середине колонны штабные тачанки, обоз с
полковым имуществом, впереди двух спешенных эскадронов - передовое боевое
охранение, сзади остальные два эскадрона, позади и с боков на расстоянии
50-100 м от колонны – также боевое охранение. Днем на привалах запрещено
разжигать костры, дым от них демаскирует расположение полка. Движение то и
дело прерывается: конные повозки застревают в болоте. Настилаем гать - лопатками за неимением
топоров рубим тонкий лес, жердями укладываем прямо по снегу настил поперек
движения, сверху, чтобы не разъезжались жерди под колесами тачанок, на
настил укладываются вдоль движения бревна потолще, скрепляемые вицами
(плетями из молодых елочек).
Сопровождавшая полк артиллерийская
батарея 76-миллимет-ровых длинноствольных пушек отстала, безнадежно застряв
в болоте. Остались только несколько полковых короткоствольных пушек на
конной тяге, которые вытаскивали почти все время на руках. Ночью,
останавливаясь на отдых, жгли костры, тщательно маскируя их тесно
составленными вокруг срубленными елками. Усевшись вокруг костров, дремали,
переругиваясь, когда костер прогорал, и наставала чья-то очередь идти за
дровами. Собирать их в темноте по колено в снегу, проваливаясь в
заполненные талой водой ямы, было дьявольски тяжело.
С рассветом раздавалась команда «Строиться!»,
невыспавшиеся, усталые и голодные солдаты занимали свои места в строю, и
движение продолжалось дальше по направлению, указываемому проводниками из
партизан. Через некоторое время - привал, раздача каши, на ходу сваренной в
походной полевой кухне, и - дальше, грызя по дороге окаменевшие от мороза
ржаные сухари.
Иногда вдруг натыкались на немецкий
заслон - засаду. Подпустив строй поближе, из хорошо замаскированного
ДЗОТ’а, сидящие в нем дозорные поливали нас плотным пулеметным огнем.
Раздавалась команда, полк рассыпался, охватывая огневую точку с флангов.
Валился вместе со всеми на снег и я, стрелял из карабина по отблескам
вспышек выстрелов туда, откуда струились визжащие трассы пулеметных
очередей. Внезапно все затихало, раздавались только крики и стоны раненых.
Зашедшие засаде в тыл обнаруживали, что она уже пуста, немцы успевали
невредимыми ретироваться, оставив после себя лишь гору стреляных гильз.
Собирали раненых, хоронили убитых и
продолжали движение дальше.
К концу декабря наступила оттепель. Под
ногами уже не снег, а лужи ледяной воды, перемешанной с болотной грязью.
Валенки напитались водой, отяжелевшие ноги еле тащишь за собой. Физическое
изнурение достигло предела. Понурые, сгорбившиеся солдаты тянутся друг за
другом, с трудом таща свою походную амуницию. Лошади, запряженные в
тачанки, обессилевшие от непосильной нагрузки и бескормицы, падают в лужи,
их с трудом поднимают и, подпирая плечами повозки, движутся дальше. На
кратковременных привалах у наспех разожженных костров не удается просушить
валенки.
По дороге невольно вспоминалось, как в
детстве в Болшево, случайно промоченные ноги сразу же вызывали ангину с
высокой температурой. Здесь же, в этой немыслимой обстановке со мной ничего
не происходило, не было даже кашля.
Подошли к относительно крупному
населенному пункту, кажется Буйновичи, где, по данным партизанской
разведки, стоял немецкий гарнизон, усиленный несколькими танками.
Полк развернулся в боевой порядок,
занял позиции, окружив стрелковые ячейки снежными холмиками (рыть окопы
было невозможно, под слоем мокрого снега - топкое болото). Протянули
телефонную связь от штаба полка к эскадронам. Начали готовиться к атаке.
Немцы молчали: либо они тоже готовились к отпору, либо не догадывались о
подходе наших войск.
На рассвете, два эскадрона, в одном из
которых рядом с комэском я сидел с телефонным аппаратом, получили приказ
совершить обход населенного пункта справа. Двинулись медленно, выслав
вперед разведку, стараясь остаться незамеченными. Разматывая кабель, тащился
со своей катушкой и я.
Впереди - небольшой, свободный от леса
пригорок. Как передали разведчики, там - немцы, что-то делают, суетятся,
как будто не подозревают о нашем приближении. Рассыпавшись в цепь, стали
перебежками, маскируясь за кустами, приближаться. Уже видны были строения
поселка, передвигавшиеся между ними фигуры людей, и, к явному
неудовольствию командира эскадрона, два танка с заведенными моторами.
Он запросил по телефону штаб:
- Что
будем делать? У меня только одно противотанковое ружье и несколько
противотанковых гранат. Если они атакуют, укрыться негде и отбиваться
нечем.
Ответ из штаба (помнится, что отвечал
заместитель командира полка подполковник Гербут):
- Они вас еще не заметили. Неожиданная
атака может заставить их растеряться. С другого фланга вас поддержат.
Однако, не вышло. Думаю, что мы были
замечены ими раньше, они лишь подпускали нас поближе, рассчитывая на свое
явное огневое превосходство.
С обоих флангов у немцев были
выдвинутые вперед укрепленные пулеметные гнезда, так что мы оказались под
перекрестным пулеметным огнем, Заговорили танковые пушки и минометы. Лежать
под таким шквалом смертоносного огня, прикрываясь только кустиками и
редкими кочками, было бессмысленно, но и отойти назад под беспрерывным кинжальным
огнем невозможно. И ответить на убийственный огонь было нечем. Кроме
карабинов, автоматов, гранат «Ф-1 (лимонок)», которыми воспользоваться было
невозможно (брошенные не из-за укрытия они поражают бросавшего).
Подгоняемые командами офицеров и сержантов,
стали перебежками продвигаться вперед. Убит, сидевший рядом со мной
командир эскадрона, его место занял младший лейтенант командир одного из
взводов. Вскоре и его зацепила пуля, попавшая ему в щеку и вышедшая с
другой стороны лица, вырвав клок щеки. Я достал пакет и перевязал ему
голову, говорить он не мог, только жестикулировал руками.
Заревели моторами танки, я уже мысленно
прощался с жизнью, но ... они повернули в другую сторону от нас.
Как выяснилось позже, немцы легко
разгадали маневр нашего командования. Направив по два эскадрона в обход,
штаб полка оставил себя, практически неприкрытым. На него и направились
немецкие танки с пехотным прикрытием, предоставив нам атаковать уже
оставленные ими позиции.
Разогнав наши полковые обозы, принудив
штабные службы спешно отступить в непроходимые для танков болота, немцы
легко выбрались из кольца и отступили куда-то южнее, где в нескольких
десятках километров была железнодорожная станция, еще не занятая нашими
войсками.
Мы стали считать потери: в эскадроне, к
которому я был при-командирован, осталось лишь 50-70 человек, остальные,
включая всех офицеров, были ранены или убиты.
Ночь пришлось провести около штаба
полка, лежа на голой земле, расчищенной от снега и прикрытой еловым
лапником. Снял (с трудом стащил) промокшие валенки, засунул в шапку ноги,
завернулся с головой в шинель, продрожал всю ночь, изредка впадая в дрему.
4.
Изнурительный рейд по безлюдным
Полесским болотам, часто прерываемый стычками с немецкими засадами,
продолжался до 12 января 1944 года, когда мы вышли к берегу реки Припять у
остатков сожженной карателями деревни, если не ошибаюсь, Костюковичи. В
нечеловеческом напряжении и беспрерывном ощущении близости смерти, замерзая
холодными ночами, проводимыми в постоянно мокрой одежде, когда нельзя
зажечь костер, чтобы согреться, недоедании (связи с тыловыми службами
разорваны), пережил декабрь и половину января. Остался незамеченным Новый
год.
И вот, перед нами - широкая, занесенная
снегом долина реки, разлившейся здесь на несколько русел. Далеко на
горизонте дымят трубы деревни.
Несколько часов отдыха на морозном
воздухе. Оттепель закончилась несколько дней назад, сменившись обильным
снегопадом. Приказано проверить и почистить оружие, но не стрелять, чтобы
не демаскировать наше расположение. Как будто бы, разведчики, добравшиеся
до противоположного берега, убедились, что там нас не ждут.
Маскируясь за снежными наносами,
эскадроны тронулись на противоположный берег. Штаб полка остался на правом
берегу, так что нам вместе с напарником пришлось тащить на себе четыре
катушки кабеля и два телефонных аппарата. Разматывая катушку, стараясь не
отставать, тащились мы вслед за эскадронами. Отдельные русла реки и старицы
проползали по тонкому, прогибающемуся льду. Позади нас полковая
конно-артиллерийская батарея из двух короткоствольных 76-миллиметровых
пушек провалилась под лед. Бьющиеся в упряжках кони, обламывая копытами
лед, кажется, так и не смогли выбраться из полыньи.
Правее деревни Михновичи вышли на берег
и, рассыпавшись в цепь, стали приближаться к ней.
Командир эскадрона обосновался на
небольшом холмике позади какого-то сарая. В связи с тем, что штаб полка
отделялся от продвигавшихся на другой берег эскадронов широкой, в несколько
километров, долиной реки, посреди долины меж двух русел в небольшом овражке
оборудовали промежуточный пункт связи, оставив в нем телефониста с
аппаратом. Он, должен был, выслушивая сообщения, передавать их дальше,
дублируя содержание. Я, перейдя реку с атакующими эскадронами, размотав три
катушки кабеля, установил связь со штабом через промежуточный пункт и
передал трубку командиру эскадрона.
И здесь началось
Оказывается, немцы давно наблюдали за
нами с левого высокого берега, откуда долина реки в бинокль просматривалась
хорошо. Убедившись в том, что силы наступавших весьма ограничены (только
стрелковое оружие), они подпустили нас с тем, чтобы разгромить на берегу,
не дав возможности обратно форсировать реку, отступая. А силы у них, как
стало понятно позже, были значительно нас превосходящими.
Тем временем стемнело. Сарай, около
которого обосновался командир эскадрона, загорелся. Нестерпимый жар от огня
и свет пожара, демаскирующий наше положение, вынудили нас отползти ближе к
берегу реки в кювет железнодорожного полотна.
Лежа под шквалом минометного огня и
светящихся трасс кру-пнокалиберных пулеметов, солдаты вяло отстреливались
из карабинов и автоматов, единственный в эскадроне станковый пулемет
«Максим» замолчал, что-то заело в приемнике ленты. Запасы патронов,
принесенные на себе, на исходе (у меня в двух подсумках на ремне было всего
8 обойм патронов, еще 10 обойм лежали в вещмешке, но снять его со спины,
лежа в мелкой ячейке, никак не удавалось). Отстреливаясь из карабина, я не
заметил, как исчез командир эскадрона. Связь со штабом полка давно уже
прервалась.
Вдруг я почувствовал, как в правой ноге
ниже колена, как будто сорвалась и начала вибрировать стальная пружина.
Валенок стал медленно наполняться кровью, затем нога потеряла
чувствительность. Какой-то отрезок времени выпал из памяти; вероятно, я
оказался в забытье. Осмотревшись, обнаружил, что лежу на снегу в
одиночестве, если не считать неподвижные тела убитых и стонущих раненых вокруг.
Затем последовал страшный удар по
голове, и я провалился в небытие.
Что было затем, как прошла ночь, - не
знаю. Открыв глаза, я обнаружил себя полусидящим среди каких-то мешков на
движущейся повозке. Правая часть головы - сплошная опухоль, глаз совершенно
заплыл. Все вокруг воспринимается, как какой-то полусон, так как звуки не
проникают сквозь туман, окружающий мою голову. Рядом с повозкой идет
здоровенный «амбал», одетый в немецкую форму. Увидев, что я очнулся, он
обратился ко мне с каким-то вопросом, но я не услышал и не понял, чего он
от меня хочет. На передке повозки спиной ко мне сидит солдат, также одетый
в немецкую форму с немецкой винтовкой за спиной.
Стал вслушиваться в себя и
осматриваться кругом. Пытаясь принять более удобную позу, почувствовал, что
нога, к которой как бы привязаны вериги, не дает мне пошевелиться. В ней
ощущается тупая пульсирующая боль. Голова не болит, но как будто набита
ватой, звуки окружающей меня жизни сквозь нее не доходят, нечто вроде
немого кино.
Повозка, везущая меня, движется в
колонне какого-то обоза, кругом идут люди в немецкой форме с нашивками на
правом рукаве «РОА» (Русская освободительная армия) - власовцы. Параллельно
обозу идет колонна вооруженных автоматами людей, одетых в белые меховые комбинезоны.
Среди них выделяются голубовато-серой формой офицеры в фуражках с высокими,
загнутыми кверху тульями, из-под фуражек выпущены наушники.
Сообразив, что нахожусь в плену, никак
не могу вспомнить, каким образом я мог туда попасть. Последнее, что
осталось в памяти - далеко в тылу удаляющиеся силуэты наших отступающих
бойцов. Потом, уже на следующий день, когда слегка прорезался слух, мне
объяснили, что власовцы, выполнявшие роль трофейной команды, подобрали
меня, затащили в деревню и утром, отступая, погрузили в повозку.
Так начался плен, в котором мне
пришлось пребывать почти полтора года, наполненные унижениями, муками
голода, побоями и издевательствами. Но это – тема уже для другого
повествования.
|
